Сон в заснеженном саду - Страница 4

Мэгги не знала, как начать разговор о галерее и деньгах, обо всем том, что тяготило ее так долго и столь же долго нарочно или из-за неусидчивой натуры не замечалось Эриком.

Чашка опустела, на ее дне чернела густая кофейная гуща. Мэгги взяла чашку и заглянула внутрь. Она не раз видела, как ее мать читала эти причудливые узоры-предсказания, но рисунок был нем. Что-то в нем напоминало голову большой собаки, что-то было от крыши дома.

– Мне кажется, я вот-вот совершу какую-нибудь глупость, – вполголоса, как будто самой себе призналась Мэгги.

– Совершишь? Значит, ты еще не сделала этого? Тогда я могу быть спокоен. – Эрик потешался над ее пустыми и надуманными, как ему казалось, тревогами.

Если бы сейчас, после этих слов, Эрика обвинили в равнодушии к жене, он бы сопротивлялся и протестовал, потому что в его понимании брак – это не способ вручить свою жизнь другому человеку. Супруги – партнеры во всем, в домашнем хозяйстве, в воспитании детей, в сексе. Но, по его глубокому убеждению, решить проблему может только тот, кто ее создал. Мэгги, как и ее мать, умела создавать себе проблемы из воздуха. Взять хотя бы эту галерею. Убыточный бизнес. Никому не нужны картины второсортных художников, а знаменитых перехватывали у Мэгги из-под носа более крупные галереи в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке. Эрик предупреждал ее, но она ничего не хотела слышать, а сейчас не хотел он. В душе он, конечно, прятал настоящую и единственную причину такой позиции: гордость мешала ему признаться в финансовой неспособности потворствовать маленькой прихоти своей жены.

– Не совершила только потому, что не знаю что… – говорила Мэгги. – Я совершенно потерялась. Мир оказался неожиданно зыбким, понимаешь меня?

Эрик закрыл ей рот ладонью и натужно засмеялся:

– Хватит, хватит. Ты сейчас опять заговоришь о своей галерее. Можешь меня ненавидеть, но я рад, что все так вышло. Когда старик передал тебе галерею, ты забыла обо всем, забросила меня и дом. Цель женщины, такой женщины, как ты, Мэгги, состоит в том, чтобы воспитывать своих детей, а не торговать чужими картинами.

Мэгги отшатнулась от него и выронила чашку. Тонкий белый фарфор мягко стукнулся о высокий ворс ковра, остатки кофе окрасили небольшой участок размером с ладонь в бурый цвет.

– Неужели только в этом ты видишь мое истинное предназначение? – пробормотала Мэгги, скрепляя сердце остатками добрых чувств по отношению к этому безучастному человеку.

– Думаю, что да.

Мэгги обозлилась еще больше.

– Кому, как не тебе, знать, что я всегда хотела рисовать, но ради тебя и детей сменила краски на воскресные обеды и походы в детский центр. Галерея отца – это последнее, что еще связывает меня с искусством, с моей мечтой. Роль домохозяйки не может удовлетворить мое беспокойное сердце. Я должна заполнять свою жизнь чем-то, что сделает меня счастливой…

– И чем же ты ее собираешься заполнить теперь, когда твоя галерея обанкротилась?

Мэгги приводила в бешенство его жестокая усмешка. Она была готова дать Эрику пощечину и сказать, что другие тоже имеют право хотя бы на частицу того, чем в избытке обладает он. Но ей достало сил и достоинства смолчать. Мэгги повернулась к нему спиной и стала нервно переставлять книги на полке. Эрик подошел сзади и положил руку ей на талию.

– Ты уже придумала, как спасти свою мечту?

– Придумала, – сказала Мэгги сквозь зубы.

Эрик вскинул руки, призывая в свидетели кого-то свыше.

– Вот оно как!

Он всегда играл неправдоподобно – и сейчас, неправдоподобно играя, изображал разочарование.

– Если уж ты сама все решила, зачем тебе моя помощь и мое мнение? Ты уже достаточно взрослая, чтобы знать, что ты должна или вернее хочешь делать. Мне достаточно того, что я обеспечиваю наших детей.

Мэгги заглянула в глубоко посаженные темно-карие глаза своего мужа, смотревшие на нее без всякого выражения. Затем, вздохнув, она взяла с полки книжку со сказками и пошла в детскую.

Эрик даже не заметил, что уже два часа ночи, и в это время детям положено утопать в сладких сновидениях.

– Поцелуй их за меня, – попросил он уходящую жену и потянулся к пульту телевизора.

Потом настала ночь. Мэгги знала: впереди еще много таких ночей. Эрик казался вполне счастливым, и дети, если бы им не полагалось спать в столь поздний час, не отходили бы от отца. Они были бесконечно рады его возвращению. И только одно звено выпадало из этой цепи – сама Мэгги.

Но я все вынесу, убеждала себя она. Мое счастье, мои чувства, даже моя судьба не имеют никакого значения. Судьба женщины никогда не имеет значения для мужчины.

3

Чтобы не разочаровать детей, Мэгги встала пораньше и поехала в супермаркет. Детские магазины еще не открылись, а вот в супермаркетах перед Рождеством открывали целые игрушечные отделы. Неспособность мужа помнить о существовании собственных детей не всегда раздражала Мэгги, раньше она приписывала эту забывчивость особенностям творческой натуры Эрика. Но с годами ничего не менялось, в иные моменты невнимание мужа доходило до абсурда. Он забывал о годовщине свадьбы, не являлся на дни рождения детей, а после вечеринок с друзьями называл Мэгги чужими женскими именами.

После того как подарки «от папы» были куплены, Мэгги отвезла их домой и тайком подсунула в дорожную сумку Эрика. В галерею ехать было еще рано, да Мэгги и не хотелось. Долговая книга, которую с некоторых пор вела Мэгги, занося туда имена всех своих кредиторов, приводила ее в уныние. Впервые в жизни она была настолько растеряна, что чувствовала себя человеком, которого готовятся выпороть на главной площади города.